Иван Алексеевич Бунин



         "Надежда"


     Есть несравненная прелесть в этих осенних днях, серых и прохладных, когда,
возвращаясь  из  города  на  дачу, встречаешь только одних ломовых, нагруженных
мебелью  прочих  запоздавших  дачников. Уже прошли сентябрьские ливни, переулки
между  садами  стали грязны, сады желтеют и редеют, до весны остаются наедине с
морем. Вдоль дороги, среди садовых оград и решеток, только и видишь теперь, что
закрытые  фруктовые лавки, будки, где продавали летом воды... По всему пути, от
дорогих  вилл  и  до  выбеленных  известкой  домишек  на  отдаленном каменистом
побережье,  видишь  раскрытые  балконы,  увитые  длинными сухими ветвями дикого
винограда,  закрытые  ставни, наглухо забитые двери, завернутые в рогожу нежные
южные  растения. И чем дальше от города, тем все тише, безлюдней. Паровик ходит
уже  редко, и требовательные свистки его па остановках далеко отдаются в чистый
воздух.  Шагаешь  вдоль  пути  между  садами  и  слушаешь... Вот паровик где-то
остановился  и  два раза жалобно и гулко крикнул, но где, близко или далеко, не
скажешь.  Свисток  похож на эхо, эхо на свисток, а замерло то и другое, растаял
удаляющийся  шум  за  садами — и опять  ничем  не  нарушаемая  тишина. Не спеша
шагаешь по шпалам, сердце бьется ровно, идти и дышать осенней прохладой легко и
сладко...  Остаться  бы  тут до весны, слушать по ночам шум бушующего в темноте
моря,  бродить  по  целым  дням  на  обрывах! Образ одинокой женщины на террасе
зимней  виллы  рисуется  воображению,  каждая  аллея  тополей, с синевой моря в
пролете, зовет в свои ворота...
     Мы шли и заглядывали в такие аллеи, любуясь  старыми  мраморными  статуями
среди цветников и деревьев, желтыми листьями, которые покрывали садовые дорожки
и ступени  балконов.  День был серый и спокойный,  прохладный, в свежем воздухе
сыро и крепко  пахло  морем.  Море  выглядывало то там, то здесь из-за кустов и
деревьев,  оно  наполняло  своим  присутствием  всю  окрестность, его свобода и
дыхание  чувствовались  все  время  и  всюду. Помнишь мраморную нимфу в чьем-то
большом  запущенном  парке,  что  так  задумчиво  сидела  на  глыбе камня среди
фонтана?  Летом,  когда  парк был тенист и зноен, когда солнечные пятна осыпали
нимфу,  из  камня  со всех сторон бежало множество холодных и чистых ключей, и,
склонив  голову,  нимфа слушала их непрестанное журчанье. Теперь оно смолкло, в
садах  было  свежо,  тихо, и сквозь низкорослые акации, сквозь ветви обнаженных
тополей  и  кустарники  цвета  земли  свободно  чувствовался  пустынный простор
морского побережья...
     Мы шли, а воздушно-голубое море  все шире  открывалось то там, то здесь за
деревьями  и красными черепичными крышами дач на обрывах. И как раз в то время,
когда  мы дошли до того места, где сады вдруг расступаются, где всегда внезапно
останавливаешься,  пораженный простором далей, почти на черте горизонта увидали
мы паруса "Надежды".
     Уже  вечерело,  и  среди  спокойных   серых  облаков,   длинными   грядами
закрывавших  небо, появились оранжевые оттенки, — признак того, что холодеет. К
горизонту  было  светлее,  а прохлада после дождей и без того очистила воздух и
необыкновенно   расширила   дали.  В  море  был  штиль,  и  оно  развертывалось
безграничной  равниной нежно-зеленой, отчасти сиреневой стали, которая смелым и
вольным  полукругом  касалась  вдали  неба. Внизу, по извилистой линии заливов,
зеленая  вода  была  так  прозрачна, что даже с обрыва видны были темно-лиловые
спины  камней под нею; дальше ее поверхность кое-где морщилась, как поверхность
шелковой  ткани, под набегавшим легким ветром, доносившим до нас свежий морской
запах,  а еще дальше спокойный простор моря убегал к горизонту длинными и тонко
начертанными полосами течений и оттенков, У горизонта они терялись, — казалось,
что за горизонтом снова начинаются спокойные водные поля; но, должно быть, там,
где  была  "Надежда",  был ровный попутный бриз. И, ярусами подняв свои паруса,
сузившись  в  отдалении,  "Надежда",  как  сказочная плавучая колокольня, четко
серела  на  той  зыбкой  грани,  где  море  касалось  неба.  Она  была  одна  и
необыкновенно  подчеркивала  эту ровную ширь, во всей полноте воскресшая своими
парусами  поэзию  старого  моря.  И  даже с прибрежья, несмотря па огромное для
глада  расстояние,  видно  было,  какое  это  славное, сильное судно, изящное и
гордое,  точно  королевский  бриг.  Летом  оно  вернулось  из  Австралии,  и мы
встретили его, как друга, смотрели на него, как на живое. Сколько стран и морей
видело  оно,  сколько  океанских волн омывало его острую, высокую грудь! Гавань
была переполнена судами, но все это были тяжелые и неуклюжие пароходы, дымившие
черными  приземистыми трубами, нагруженные черепицей, железом, хлебом, бочками,
по  целым  дням  грохотавшие  лебедками.  Они  знали  только  свои  грузы, а на
"Надежде"  странствовали,  учились  молодые  моряки,  и  как  выделялась в этом
плавучем городе судов легкая и вольная "Надежда", входившая в гавань под шестью
рядами  своих  парусов!  Теперь  она  снова покидала нас... И все, о чем мы так
юношески  мечтали,  в  те  дни,  глядя в море, вечно что-то обещающее за своими
зыбкими  горизонтами, все, чем оно волновало нас и в этот осенний день в тишине
опустевших  дачных  садов, — все с необыкновенной  силой  охватило нас при виде
далекой "Надежды"...
     Коснувшись  горизонта,  она  вырезалась и как бы застыла на нем.  Куда она
держала путь? К югу, к Босфору, Средиземному морю... Завтра перед ней откроются
более  нежные  дали,  тонко  засияют  новые  берега...  Стройная,  одинокая  на
последней  грани  моря,  она  удалялась  незаметно,  но  неуклонно. И уже новые
горизонты развертывались перед теми, которые были на ней...
     Ночью,  когда  набегающий ветер беспокойно и осторожно, точно ища чего-то,
шелестел  сухими ветвями дикого винограда на нашем балконе и доносил полусонный
шум волн, я все еще провожал "Надежду" на ее пути в темном море...

     1902–1932

_______________________________________________________________________________



     К списку авторов     В кают-компанию