Борис Степанович Житков



         Адмирал

        Рассказ написан совместно с Б. Шатиловым


     Было  тихо,  жарко.  Над  горячим  песком и над морем  волновалось марево.
Купальщики  на  пляже  сняли с себя даже трусики. Щурясь и прикрывая головы кто
носовым  платком, кто просто рубахой, они смотрели вдаль, в море. В море что-то
глухо бухало, а что, не было видно.
     Голые купальщики  изнывали  от  зноя, а старик — в черном пальто, в старой
адмиральской  фуражке  большим белым блином с огромным козырьком — как бы вовсе
не  замечал  и  не  чувствовал  июльской духоты  и  зноя. Он взошел на песчаный
пригорок,  расставил, словно укрепил, ноги в песке, подперся палкой с резиновым
набалдашником,  надставил  козырек   стариковской  рукой  и  маленькими  едкими
глазками  впился  в  море.  Он  знал, что это бухает, знал, куда надо смотреть:
недаром  на  голове  у него была старая адмиральская фуражка с ремешком на двух
золотых пуговках.
     На  старика в черном пальто было жарко смотреть. Купальщики посмеялись над
ним  и  отвернулись  от  него.  А  ему  и  не  надо было никого. Он сам с собой
разговаривал сиплым басом. Говорил он вот что:
     — Тэк-с,  это,  конечно,  двенадцатидюймовочкой  ахнули.  Тэк-с...  А  это
разрыв...  —  сказал  он,  увидев  с  пригорка  то,  что  за  маревом не видели
купальщики.  Столб  воды далеко у горизонта взлетел вверх, сверкнул на солнце и
рухнул. Через минуту долетел грохот разрыва. — Тьфу ты! Да неужто со второго?
     Старик  заволновался,  захлопал  себя по карману пальто, а хлопать-то было
нечего:  большой  медный  бинокль  лежал  на  своем  месте. Все продал старик в
голодные  годы,  не  продал  только  вот этот бинокль. Этот бинокль подарил ему
когда-то  отец,  когда  он  окончил морской кадетский корпус, подарил и сказал:
"Ну, теперь гляди в оба!"
     До  адмиральского  чина  дослужился  бинокль  вместе  с хозяином, и старик
тайком называл его "ваше превосходительство".
     — А ну-ка, "ваше превосходительство", глянем!
     Старик  так и впился в море, спокойное, с легкой ласковой зыбью. Он вертел
ролик бинокля и с наслаждением пробегал глазами по сверкающей водной равнине.
     Вот  уже  17  лет, с того самого дня, как сняли его с корабля матросы, он,
старый моряк, ни разу не взглянул на море.
     На приморской даче, на которой он жил и зимой и летом, окно, выходившее на
море, он приказал завесить плотной занавеской еще раньше того,  как он въехал в
эту  самую  дачу,  и  строжайше  запретил  ее  трогать.  Каждый день, выходя на
прогулку,  он  брал  курс из дверей  прямо от моря в берег, в сосновый лес, а с
прогулки возвращался всегда той дорогой, которую сплошной цепью пересекали дачи
и  закрывали  море.  А  сегодня вдруг лопнула старая тесемка, на которой 17 лет
болталась  зеленая  занавеска,  занавеска  упала,  и  море  —  голубое, ясное —
приветливо   глянуло  на  старика  в  окно.  Старик  было  выругался,  приладил
занавеску, хотел задернуть, но встал у окна, посмотрел на море да так и стоял с
полчаса: оцепенело глядел не отрываясь.
     Вдруг  повернулся  и  стал  поспешно  одеваться,  надел все, что висело на
вешалке,  словно собирался уйти в море и никогда не возвращаться. Он туго набил
кисет  табаком,  сунул  в карман щербатую "миледи" и "его превосходительство" и
торопливо зашагал к морю.
     И вот  он  стоял  и  смотрел в бинокль и чувствовал, как море переливает в
него всю свою свежесть.
     — Так и есть! Со второго прохлопали.
     Старик  ясно  видел  пробитый  щит — плавучую  брезентовую мишень, которую
тащил на буксире небольшой катерок.
     — Это  Васька!  Васька Осипов! — забормотал он волнуясь. — Узнаю письмо по
почерку.  Меня  не  надуете,  дорогие  товарищи! Комсомольцы-то у вас вроде для
фирмы,  а  мишени-то  старые  комендоры  дырявят.  Думали,  без  нас, стариков,
обойдетесь...  А  вот и не вышло-с. Ххе! Мелко плавали, дорогие товарищи! А ну,
"ваше превосходительство", разрешите покурить!
     Отставной  адмирал  бережно положил бинокль в карман, а из другого кармана
вынул  резиновый  кисет и стал заправлять старую, выщербленную трубку. Он купил
ее  когда-то  в  Ливерпуле. До адмиральского чина она не дослужилась: годами не
вышла, и старик называл этот деревянный огрызок "миледи". Адмирал любил хорошее
общество.
     Закурил    он    быстро   и   сейчас   же   приставил   к   глазам   "ваше
превосходительство".  По горизонту маленьким черным прямоугольником плыл второй
щит,  пока  еще  целый.  Старик впился в него как астроном в звезду, которую он
только что открыл.
     — Пошел, пошел! — хрипло шептал старик.
     — Дедушка, прикурить можно?
     Это  спрашивал  какой-то  парень  в  синих  трусиках,   разминая  пальцами
папироску.
     — Весь пляж обошел, ни у кого спичек нет. Честное слово!
     — Пошел,  пошел! — бормотал старик,  не  отрываясь от черного квадратика в
море.
     — Да чего же пошел-то? Что вам, жалко, что ли?
     В это время раздался гул выстрела. Глухим вздохом доплыл он от горизонта к
пляжу. Старик подскочил, вытянулся, словно вырос, и в самозабвении шепнул:
     — А ну, вва-вва-вва... Тьфу! Чтоб ты пропал! — и старик плюнул в песок.
     — Сумасшедший! — вскрикнул парень и невольно отшатнулся от старика.
     Старик оглянулся.
     —  Да,  да,  сумасшедший!  —  закричал  старик,  размахивая  биноклем. — С
первого, с первого, черт побери! Сумасшедший выстрел!
     Ахнул  разрыв. Он громче и ярче прокатился по морю. А старик совал в глаза
парню в трусиках свой заветный бинокль.
     — Гляньте-ка,  гляньте-ка,  черт  вас возьми!  Там, у горизонта... Ну что?
Рамка?.. Рамка!.. Знаю, что рамка! А в рамке-то что?
     — Да дыра никак.
     — Дыра!  Дыра!  Так это все Васька Осипов!  Он, негодяй!  Меня не надуешь,
молодой  человек.  Пусть  вам,  сосунам,  эти комсомольские басни рассказывают.
Двенадцатидюймовым  калибром,  да  на такую дистанцию, да с первого удара — это
Васька Осипов.  Можете мне голову оторвать, если это не он. И это не иначе, как
его  коньяком  обещали  накачать  наповал. Нет-с, старого ворона не надуешь, не
надуешь, молодой человек!
     Старик  вырвал  из  рук парня бинокль и так замахал им у него перед носом,
что парень в страхе попятился.
     — Закурить все же можно? — робко  спросил  парень. Он с опаской смотрел на
старика  и, держа в зубах папиросу, издалека, осторожно, словно боясь обжечься,
тянулся к адмиральской трубке. Старик порывисто ткнул в воздух коробкой спичек.
Парень закурил.
     —  Да-с,  молодой  человек,  это  бьет  Васька  Осипов,  —  сказал  старик
раздумчиво.
     — А очень  просто,  что  Васька, — сказал парень  между двумя затяжками. —
Если это с "Марата" бьют, так это факт — он.
     — Ага! А я что говорил? И вам он тоже известен?  —  старик  зацепил  сухим
пальцем как железным крюком за резинку трусиков. — Вы, молодой человек, еще вот
в коротких штанишках щеголяете и не знаете,  что этот Васька Осипов, когда мы с
немцами   воевали,  плавал  на  минном  крейсере  "Новик"  и  ведь что  каналья
разделывал...
     Парень  раскрыл рот,  хотел  что-то  сказать,  но  старик нахмурил брови и
закричал:
     — Не перебивать, и извольте слушать, когда вам говорят, молодой человек!
     — Представьте себе:  вечер,  немцы напирают. У нас два корабля, а нам надо
изобразить,   что  у  нас   целая  эскадра,  и  затянуть   всех  этих  Михелей,
Бранденбургов да Кювенштюкеров — всех их, голубчиков,  затянуть на минные поля;
а сверху  мгла,  туман как потолок навалился, им аэроплан бы послать поглядеть,
да  не  видать:  мы  под  туманом, что мыши в подполье. Броненосец "Слава" — не
знаю,  теперь  он  у  вас,  может,  и  "Позором"  называется,  а тогда "Славой"
назывался, — и вот "Слава"  бьет двенадцатидюймовкой,  бьет нарочно так, чтоб у
колбасников  в  ушах  трещало,  чтоб казалось им, что у нас тут невесть сколько
этих  самых  пушек.  А  они  по  "Славе"  долбят, чугуном, что водой, поливают.
Ввязались в бой.  "Слава"  отступает, и ни одной  трубы на ней — все сбито, дым
валит прямо на палубу. "Слава" сдает, запинается, а надо бой показать, затянуть
на минные поля. Слышите, молодой человек? Видели мины — такие железные пузырьки
под  водой?  Килем  зацепишь — и... трах... все разворотит, и сразу в подводное
плаванье — раков  ловить.  Так  вот-с,  "Слава" сдает,  запинается, немцы могут
расчухать всю ее хитрость и не идти за ней всем табуном. Чего за ней идти, если
она  уж  чуть-чуть  ухает:  артиллерии  недостает. От флагмана приказ "Новику":
выйти вперед на расстоянии выстрела и накачать немцам.  "Есть! Пошли!" Осипов у
орудия  снаряды  подает,  он  тогда еще боцманом был. И вдруг — трах! — убивает
комендора  при  орудии.  Осипов на его место.  Как начал садить, тут и безрукий
руками разведет. Понимаете!..
     Старик  совсем  присунулся  к  парню  и,  ударяя  его в голую грудь медным
биноклем, закричал:
     — Понимаете,  как  пальцем  тычет!  Ни  одного  промаха! И это  под огнем,
заметьте, в спешке!
     Старик тряс биноклем над головой парня.  Бинокль сверкал на солнце медью и
стеклами.
     — Задним  ходом  отступаем,  лавируем меж своими минами, и наконец ахнуло:
сел  немец  на  нашу  капусту. Справа опять рявкнуло — другой нарвался! Так, не
лазь  в  чужой огород! А Осипов гвоздит и гвоздит. Из боя мы вышли как ворона с
пожара: ни труб, ни мачт. Пришли домой — Осипова к командиру требуют.
     — Никак нет, — говорят, — не может.
     — В лазарете?
     — Никак нет!
     — Контужен?
     — Никак нет!
     — Да что же с ним, черт возьми! Конвоем его привести!
     — Никак нет, — говорят, — невозможно!  Можно  только  на  руках  принести:
пьян.
     — Кто напоил?
     — Самочинно,  —  говорят.  —  Разбил  два шлюпочных компаса и спирт из них
выпил. "Только для этого счастья, — говорит, — я и жив остался".
     Горчайший  был  пьяница!  Ну  что с ним поделаешь,  произвели в комендоры.
Этого  Осипова  все  у  нас  знали, да и немцам он дал себя знать. Вы перед ним
мозгляк,  молодой  человек!  Громадина,  в плечах полсажени, рыжий как таракан,
весь  в  веснушках, как клопами усажен; веснушки — во! Брови рыжие, и душа-то у
него была какая-то рыжая. Но стрелять,  действительно, мог из пушки по воробью,
да еще и влет.  Это он, Васька Осипов,  садит сейчас по этим мишеням. Он! Узнаю
письмо по почерку. Нет, меня не надуешь!
     — Да когда же Васька-то был рыжим-то? — сказал парень.
     — Всегда, всегда! — нетерпеливо закричал старик. — И, я вижу, не знаете вы
этого Осипова. Понаслышке знаете.
     Старик презрительно посмотрел на парня и отвернулся от него.
     — А вон, никак, со стрельбы идут, — сказал парень.
     Прищурясь,  он  смотрел  вдаль: на горизонте показался дым. Он колыхался и
волновался в жарком мареве моря.
     — Если  это  "Марат", то факт:  это Васька  стрелял. Он на корабле по этой
части спец, ударник. Дайте-ка глянуть.
     Парень взял бинокль.
     — "Марат" и есть. Так это Васька грохал. Честное слово, дедушка!
     — То-то и есть, что Васька Осипов, — сказал старик, вырвал бинокль у парня
и  навел  его  на  корабль. — "Дедушка, дедушка", — ворчливо бормотал он. — Все
нами,  стариками,  держится.  Нет-с,  дорогие  товарищи,  без нас, стариков, не
обойдетесь! Пришлось Ваське Осипову поклониться, и мне еще поклонитесь!
     — Да какой же Васька — старик? — сказал парень. — Он старше меня  всего на
два года.
     — Васька? Осипов?
     — Осипов.
     — Рыжий?
     — Да нет, мы оба чернявые.
     — Так не видал ты Осипова — и не ври.
     — Да как не видал! Чай, он брат мой родной!
     — Васька? Осипов Васька?
     — Ну да.
     — Это он бил по щиту?
     — Факт — он.
     — Тьфу!
     Старик плюнул и с минуту молчал потерявшись.
     — Пьет? — закричал он вдруг, в упор уставясь на парня.
     — Что  вы,  дедушка!  Там у них, на "Марате",  все комсомольцы. И Васька —
комсомолец.
     Старик плюнул в песок, словно камнем бросил.
     — Тьфу!
     И  зашлепал  от  моря.  В  расстройстве  он  забыл  спрятать в карман "его
превосходительство"  и  так  и  размахивал им до самого дома. А дома он швырнул
"его  превосходительство" на дырявый диван, подошел к окну, смотревшему в море,
и рывком наглухо задернул занавеску.

     1935

_______________________________________________________________________________



     К списку авторов     В кают-компанию