Борис Степанович Житков



         Кенгура


     На парусном судне "Зазноба" служил матросом один литвин,  Заторский, пудов
на  шесть  дядя.  Силы  медвежьей.  Бывает, тянут хлопцы брас, пятеро их стоит,
тужатся,  жилятся;  Заторский  подойдет,  упрется — те  только  за  ним слабину
подбирают, за кнехт крепят.
     Он  откудова-то  из  лесов был и мужицкой повадки своей не бросал: хоть за
мокрое  берется,  а  непременно  вперед  в  руки  поплюет.  Ноги узловатые, как
коренья, и ходит, будто за землю хватается, так и гребет.
     Бить  он  никогда  никого не бил. Возятся с ним ребята, иной раз — в штиль
ведь  делать-то нечего — бросаются, как собаки на медведя, а он только смеется.
Потом  поплюет  в  руки,  сгребет  троих,  что  хвороста  охапку, и положит, не
торопясь,  на  палубу. Добрый был и неразговорчивый. Это уж когда с полчаса все
молчат,  он,  бывало,  вдруг  хриплым  басом  заведет:  "А у нас в зиму — самая
охота".  Смешно:  штиль,  жара,  море — как масло, а он про снег,  про берлоги.
Только это редко с ним бывало.
     На берег идешь: там в случае скандальчик или что — за ним, как за каменной
горой — в обиду не даст.
     Вот  как-то раз  сидим  мы  на  берегу в пивной, и Заторский с нами. Денег
мало, так что выпиваем потихоньку. Молчат все.
     Заторский  уж  начал  объяснять,  как у них там на волка капканы ставят, а
Простынев вдруг перебивает:
     — Идем в цирк!
     Идем  да  идем — и так пристал:  болтает, ломается. И ведь черт его знает,
как  он  у  нас  на  судне  завелся: в каком-то порту подобрали. Жиденький весь
какой-то, скользкий, дрыгается. Ну, слякоть одна.
     И вечно врет. То говорит,  что из Москвы, то он саратовский. А может быть,
он  и  не  Простынев  вовсе? То у него мать вдова, то он у тетки жил. Так его и
звали: теткин сын.
     Выпил  он  на  грош,  а  орет на весь кабак: в цирк, да в цирк. А по нему,
шельме,  видно,  что  это он неспроста. И все около Заторского пляшет, за рукав
тянет:  ничего,  мол,  стоить  не  будет,  так  пустят,  без  денег, у него там
знакомые. И крестится и ругается — это все у него вместе.
     Пошли  мы — так он надоел.  Знали, что врал. Так и оказалось: заплатили. С
разговором, правда, а все-таки заплатили. Сели.
     Смотрим  представленье.  Ну,  как  обыкновенно:  лошади,  клоуны.  Наверху
человек двоих в зубах держал. Заторский посмотрел:
     — Ну, — говорит, - ежели этот кусит...
     И головой только помотал.
     Под конец музыка  остановилась,  выходит человек в вязаной фуфайке и с ним
кенгура.  В  рост  человека  зверь,  серой масти. На задних ногах, как на лыжах
стоит;  передние  лапки  короткие,  как  ручки.  И на всех четырех лапах у него
рукавицы шарами и крепко к лапам примотаны ремешками.
     У этого,  что  его  вывел,  такие же шары на руках. Вышел распорядитель на
середину и говорит:
     —  Сейчас   почтеннейшей  публике  австралийский  зверь   кенгура  покажет
упражнение в боксе. Редкий случай искусства.
     И вот этот человек в вязанке давай наступать на свою кенгуру с кулаками.
     Она   живо  заработала  ручками  —  трах-трах!  —  лап  не  видно.  Хозяин
отбивается, но, видать, она его не очень-то садит — ученая.
     Всем  смешно,  все хлопают.  Тут снова музыка ударила, и кенгура перестала
драться.
     Опять выходит распорядитель, поднял руку, музыка остановилась.
     — Вот, — говорит, — публика убедилась наглядно, как работает австралийский
зверь кенгура! Желающие испытать свои силы, могут выступить в бой без перчаток.
Кенгура работает в перчатках.  Если кто победит зверя,  получает немедленно тут
же сто рублей деньгами.
     Весь цирк молчит — слышно, как фонари жужжат.
     Вдруг слышу:
     — Есть желающий!
     — Здесь!
     Гляжу  —  это  Простынев  орет.  Подплясывает,  тянет Заторского за рукав.
Заторский стыдился,  покраснел,  отмахивается.  Весь цирк на него пялится, орут
все:
     — На арену! Га! А!
     Такой  содом  поднялся.  Заторский в ноги глядит, а Простынев, теткин сын,
вскочил  на  сиденье,  на  Заторского  руками тычет — "вот! вот!", да вдруг как
сорвет с него фуражку и швырнул на арену.
     Заторский вскочил — в проход, вниз, через барьер, за фуражкой.
     Только  он  на  арену — кенгура прыг! И загородила фуражку.  Головка у ней
маленькая, собачья, стоит и кулачками пошевеливает — и около самой фуражки.
     Тут распорядитель махнул рукой, и барабан в оркестре ударил дробь.
     Заторский  что-то  кричит на кенгуру — ничего за барабаном не слыхать, — а
кенгура  на  него  хитро  так  и  зло  глядит и все кулачками шевелит. Дразнит.
Уперлась  хвостом  в  песок,  хвост  у  ней  мясистый, упористый — твердо стоит,
проклятая.
     Заторский на нее рукой,  как на теленка,  по-деревенски — видно, отпугнуть
хотел.
     Вдруг  кенгура  задней  ногой,  как  лыжей, — бах ему в живот. Да здорово!
Заторский  так  и  сел,  глаза  выпучил. Вдруг, вижу, озверело лицо, побагровел
весь, вскочил да как заревет  быком  —  куда  твой  барабан!  Как  рванется  на
кенгуру — раз! раз!  Сбил с ног и с хвоста, с этого,  насел.  Весь цирк на ноги 
встал, и барабан оборвался.
     А Заторский и себя не помнит: где и что. Сидит на кенгуре и молотит, морду
ей в песок вколачивает.
     Хозяин к нему — куда тут... И распорядитель и циркачи  все  вскочили — еле
оторвали. Поставили Заторского на ноги.
     Он огляделся,  вспомнил, где он, и бегом в проход, вон из цирка, как был —
без шапки. Мы за ним.
     Нагнали его на углу. А он отдышаться, отплеваться не может.
     Я ему:
     — Чего ты озверел-то?
     — Тьфу, — говорит, — обидно... зверь ведь... а с подлостью.
     А тут Простынев нагоняет.
     — Получил, — говорит. — Половина мне, потому без меня ты и не пошел бы!
     Смотрю, Заторский снова озверел, как зарычит:
     — Иди ты к...
     Простынева и след простыл. Больше мы его и не видели.
     А кенгуры три недели в афишах не было, так мы и в море ушли.

     1925



     Брас — снасть, которой поворачивают рею  (горизонтальный  брус  на  мачте, 
служащий для постановки парусов).

_______________________________________________________________________________



     К списку авторов     В кают-компанию